Стыдно не быть великим

Июль, 2013

Евгений Евтушенко о поэзии, беременной прозой, и христианском социализме шестидесятников

В прошлом году, когда праздновали «не паспортный» 80-летний юбилей Евгения Евтушенко, редакция «НГ-EL» поздравила его статьей на первой полосе приложения. Сегодня у нас есть возможность поздравить юбиляра еще раз, и не только с днем рождения, но и с присуждением ему национальной премии «Поэт», равно как и с выходом первых томов антологии «Десять веков русской поэзии». О совокупности заслуг, «всестильности» и доосмыслении жизни с Евгением ЕВТУШЕНКО беседовала Елена СЕМЕНОВА.

– Евгений Александрович, национальная премия «Поэт» присуждена вам «за совокупность заслуг, за наивысшие достижения в современной русской поэзии». А вот, положа руку на сердце, какова была первая мысль, когда вы узнали о премии? И что в вашем творчестве вы считаете важнейшим достижением в контексте такой формулировки?

– Я был тронут тем, что удостоившие меня этой премии были профессионалы-литераторы, многих из которых я уважаю, несмотря на то что моя манера и писать и жить им самим совершенно несвойственна. Особенно потому, что я писатель многостильный или даже всестильный – все зависит от того, о чем я пишу. Так что «совокупность заслуг», пожалуй, – это то, что их когда-то раздражало, но потом я сумел доказать, что это было для меня не всеядностью, а желанием быть всеми и в то же время собой. По характеру я пушкинианец, по сентиментальности есенинец, по социальности некрасовец, и, как ни странно, пастернаковец по отношению к Маяковскому, то есть понимающий величие и в то же время недоинтеллектуальность Маяковского, его трагически антиинтеллигентное раскольниковское ницшеанство, приведшее его к тому, что он в отличие от Мандельштама не нашел смелости написать хоть что-то. Форме я учился у Кирсанова, Слуцкого, Мартынова, но больше всего у завалиночного фольклора. Сейчас мне ближе и ближе Мандельштам – героически беззащитный, но тем не менее не устоявший перед гигиеническим отвращением к диктатору и, несмотря на добрые советы Пастернака, продолжавший читать чуть не каждому встречному самоубийственно оскорбительные стихи о Сталине. Очень многому я научился у фронтового поколения – у Межирова, Гудзенко, Луконина, Михаила Львова и Самойлова, обнаружившегося гораздо позднее. Сейчас даже трудно поверить в то, что именно я написал первую статью о первой книге Самойлова, за что меня яростно отчитала его жена, за то, что я, мальчишка, осмелился в своей влюбленной статье тем не менее заметить, что некоторые стихи Самойлова, особенно о любви, были излишне литературными. Но вы знаете, когда я пишу о своих стихах, я всегда говорю и о самом себе, что у меня удачно или неудачно. Неужели любовь к другим поэтам – это только комплиментарничанье? Дезик помалкивал, но через полгода, вернувшись с Дальнего Востока, бросился меня обнимать: «Женька, ты знаешь, меня на

каждом шагу поздравляли со статьей, которую ты написал обо мне. Прости ты мою жену, она не разобралась». Впоследствии меня очень часто жены других поэтов ссорили со своими мужьями, что иногда им – увы! – удавалось, а некоторые из них продолжают ссорить нас и сейчас, включая в посмертные издания сплетни, высказывания без приведения источников и просто-напросто собственные фантазии.

– В прошлом году в Москве уже один раз отметили ваш юбилей. Поскольку не все знакомы с парадоксом вашей биографии, не могли бы вы из первых уст прояснить историю «двойственности» даты?

– Да все очень просто. Маму отправляли во фронтовую бригаду, где она пела для бойцов. Она решила и меня прихватить со станции Зима и оставить в Москве, но в 1944 году мне еще было недостаточно лет, чтобы вернуться туда без пропуска военных времен. Бабушка Мария Иосифовна переделала мою дату дня рождения с 32-го года на 33-й, а заодно заменила мою отцовскую фамилию Гангнус на материнскую фамилию Евтушенко, потому что все начали подозревать, что я немец, а во время войны это пробуждало у людей неприязнь. Я думал, что мой дедушка Рудольф Вильгельмович – латыш, но впоследствии оказалось, что предки его действительно были из Германии. У меня есть русская, украинская, польская, татарская и шведская кровь, однако самосознание совершенно русское. Совсем недавно перед своей смертью моя тетя нашла даже выходца из Хортицы – атамана Евтушенко из станицы Белореченская.

– Не могли бы вы с вашим богатым опытом и «планетарностью» мышления выделить болевые точки русской литературы, поделиться мнением о состоянии русской поэзии?

– У нас есть человек 30 неслучайных поэтов – из них десяток первоклассных. Не так уж плохо. Но недостает мощности, всеохватности, величия личности, захватывающих подвигов души.

– Музей-галерея Евгения Евтушенко – это такой эклектический творческий акт, представляющий вас как поэта, прозаика, фотографа, ценителя живописи. Получается, смысл нашего рождения – это созидание некой «эго-концентры», музея своей жизни?

– Да все это проще. Когда я увидел Целкова, я сразу понял – он гений. А что такое гений – это энергетика, которой он делится со всеми. В стихах, посвященных Эрику Неизвестному, у меня есть строчки: «Стыдно не быть великим. Каждый им должен быть». То, что я виделся с ними, не позволяло и мне быть маленьким.

– В вашей книге «Можно всё еще спасти» вы ввели новый жанр стихотворных мемуаров.

– Я их зову «доисповедями».

– А что вы подразумеваете под словом «всё» в названии? Или вы считаете, что каждый волен извлекать свои смыслы?

– Я настолько занят сейчас углублением в собственную жизнь, что у меня нет времени на ее доосмысление. Я позволяю себе нырнуть в воспоминания и там доныряться до упаду.

– Если исходить из общего посыла глав «Может, вспомним, что все мы народ», «Футбол и победа», что, по-вашему, кроме памяти о великом прошлом может стать объединяющей идеей для России?

– Уверен, что ничего лучше того, что можно назвать «завещанием Сахарова», нет. Я имею в виду третью политическую форму – не капитализм и не социализм, а конвергенцию. Все лучшее из капитализма, живая импровизация его гибкости, самовыручаемость – минус эксплуатация, империализм, международное жандармство, и обязательно, несмотря на провал нашего социализма с человеческим лицом, спасти все лучшее, что было усвоено им от христианства. Шестидесятничество и было нашим христианским социализмом во плоти, хотя его мы сами раздавили танками.

– Как продвигается ваша работа над антологией «Десять веков русской поэзии»?

– Два тома-красавца уже на выходе – из пяти. Мой научный редактор Владимир Радзишевский, когда взял в руки листы всего второго тома, сам себе не поверил, что мы столько с ним вдвоем сделали. А нам еще предстоят три тома. Но все статьи о самых главных поэтах уже написаны наперед. Я думаю, что через какое-то время будет расцвет молодой поэзии, потому что эта антология станет колыбелью многих новых великих. А великая поэзия всегда беременна будущей великой прозой, а она, в свою очередь, – новой философией. Все в мировой культуре взаимосвязано. Древнегреческие трагедии породили Шекспира, без Шекспира не было бы маленьких трагедий Пушкина, без Пушкина не было бы Толстого, без Толстого – Махатмы Ганди а без Ганди – Манделы, доказавшего что демократия не может существовать при расизме ни античерном, ни антибелом. Я уверен, что эта антология станет колыбелью стольких новых поэтов России и из ее читателей вырастут новые ее философы, политики, лидеры, ученые. Увы, недавно даже дошли до того, что позабыли позаботиться в первом наброске о защите интеллектуальной собственности в литературе от лап Интернета! Об авторских правах! А почему? Да потому же, почему слово «совесть» – одно из самых редких слов, употребляемых некоторыми нашими депутатами. Ведь что такое совесть? Это и есть наша отечественная классика!

– Было бы интересно узнать, какие книги вы сейчас читаете, ваш личный рейтинг, что восхитило или, наоборот, отвратило?

– С огромной радостью, наслаждением от такого свободного переливчатого русского языка перечитывал Лескова. Мемуары Артура Миллера. Сильнейшее впечатление произвел четырехтомник Юрия Кузнецова с поразительной биографической историей его жизни, над которой впервые смело поднял завесу Вячеслав Огрызко, показавший людей, которые стравливали его со мной, о чем я и не подозревал. Однако он им не поддался настолько, насколько они хотели. Мы всегда с ним обменивались книжками, несмотря ни

на что. Когда его непосредственный начальник, поэт Валентин Сорокин, призывавший таких, как я, «доставать молниями даже в могилах», попросил Юру написать предисловие к его книге, то, оказывается, Юра мрачно ответил: «Такого поэта, как Сорокин, я не знаю»! Окружавшие этого талантливейшего поэта прилипалы, оказывается, изнывали от зависти к нему и мстительно обвиняли его, как, впрочем, и меня, в погоне за успехом, деньгами.

– Про ваше творчество создано множество фильмов. В планах телеканала «Культура» показ еще одной версии – фильма Нины Зарецкой «Зашумит ли клеверное поле». Как вы оцениваете взгляд этого режиссера?

– Это, может быть, то, что сейчас нужно. Чудесный, простой и прозрачный фильм, который достоин похвалы и, я уверен, будет жить в том числе как незаменимое пособие для школ и колледжей.

– Сегодня в Музее-галерее Евгения Евтушенко пройдет празднование вашего юбилея, а также презентация нескольких ваших новых книг. Расскажите, что это за издания?

– Это первый том антологии «Десять веков русской поэзии». Второй том, думаю, будет готов к осени. Каждый том по 850 страниц. Первый том заканчивается Пушкиным, второй том – Случевским. Третий, над которым мы сейчас работаем, будет начинаться, по-видимому, Блоком. Поразительно, что по количеству названий стихов вслед за Пушкиным идут две наши великие женщины – Анна Ахматова и Марина Цветаева. У каждой по 60 наименований, то есть как бы вставные избранные книги. Но будут и авторы, представленные только одним стихом, как, например, дядя Гиляй – Гиляровский: «В России две напасти/ Власть тьмы, и тьма власти». Ничего не скажешь – и сейчас актуально. Кроме этого, будут презентованы две мои новые книги: «Не умею прощаться. Стихотворения. Поэмы» и «Сто стихотворений. Е. Евтушенко», а также иллюстрированный Каталог коллекции музея-галереи с моими стихотворными подписями к музейным предметам. Надеюсь, что на презентацию придут те, кому дорога моя поэзия, и почитают вместо меня мои стихи по их выбору.

– Какими стихотворными строками вы бы выразили свое состояние духа?

– Моей подписью под рисунком, подаренным мне в 1963 году Марком Шагалом:
Когда так много в мире обозленных,
их примири, шагаловский козленок!

Елена Семенова для "Независимой Газеты", НГ-Exlibris
https://www.ng.ru/ng_exlibris/2013-07-18/2_yevtushenko.html